Интервью с Сергеем Чихачёвым: о Кровавом Бароне, «Кибердеревне» и любви к кино

23 сентября на «Кинопоиске» стартовал киберпанковый сериал «Кибердеревня» о путешествии фермера-изобретателя Николая и робота с сознанием чиновника по Марсу и Солнечной системе. Накануне выхода сериала редакторке «Канобу» Карине Назаровой удалось пообщаться с исполнителем главной роли Сергеем Чихачёвым, известным многим по озвучке видеоигр и кино! Поговорили о видеоиграх, любимом кино, создании «Кибердеревни» и секретах спокойствия.

— Сергей, Ваша карьера напрямую связана с видеоиграми: вы выступили соведущим в шоу «От Винта!» в 90-е, работаете актёром озвучки. А какие у Вас отношения с играми вне работы, играете в свободное время?

— Да, я играю в игры. Я очень рад, что мы живём во время, когда появился этот вид искусства, недоступный поколениям до нас. Мы первые! Мне было 20 лет в 1993 году, когда у нас начали появляться первые игры. Я помню, какой шок вызвала Wolfenstein. Компьютеры тогда мало у кого были, в основном все пересказывали друг другу, как кто-то где-то играл в Wolfenstein: «представляешь, там просто можно ходить, своими глазами всё видеть и стрелять в фашистов!». Полагаю, эти ощущения схожи с ощущениями людей, которые держали в руках первые напечатанные книги.

Я как начал в 90-е, так и продолжаю играть. Но у меня, к сожалению, мало времени — я постоянно работаю, удаётся поиграть в одну-две игры в год. Я люблю шутеры от первого лица, последний, в который играл, был Atomic Heart, я получил большое удовольствие. Отличный сеттинг, отличный саундтрек. Первый ролик-интро, открывающий игру, предлагает побродить по городу, и это то, каким мне представлялось будущее, когда я ещё был маленьким октябрёнком — бороды не было, живота не было, и я думал, что всё будет именно вот так: везде светит солнце, на улицах звучат советские песни, газировка везде… Ещё я очень люблю серию Far Cry. Это очень клёвая игра. Я прошёл все части, хотя последние, на мой взгляд, стали слегка сдуваться. Но это естественно: у каждого проекта есть рождение, жизнь, угасание и смерть.

— А есть любимая роль озвучки из игр? Или, может, прикольный случай из практики?

— Прикольных случаев происходит примерно десять в час. Наша профессия в этом смысле довольно весёлая. Что касается любимых ролей… Обычно ты помнишь и любишь ту роль, с которой проживаешь многие годы. Если ты приехал, сыграл и уехал, то твоя работа может запомниться людям, но в тебе не оставит и следа. Мне часто пишут слова благодарности за какую-то роль, и в такие моменты мне бывает неловко, потому что я могу забыть не только героя, но и сам проект. Тогда просто ссылаюсь на старость и склероз, притворяюсь дедушкой семидесяти лет. Я же знаю, что геймер может жить с моим персонажем годами, мне неловко его обижать. Я понимаю его любовь и благодарность. Люди живут по-разному. Бывает же так, что человек приходит с учёбы, с работы в убитую квартиру, где хлам, шумно, постоянная ругань с семьёй. Здесь таракан ползёт, там — занавеска ободрана, опять воду отключили. Это бытие может не нравиться — поэтому ты включаешь в компе другой мир, заходишь в него и часами живёшь вымышленной жизнью героя. В моём понимании любое искусство — убегание из реальности. И игры дают нам возможность сбежать в другую вселенную. Поэтому я знаю, что человек может жить с моим героем годы и годы, и этот персонаж может быть ему роднее, чем брат за стенкой.

— А какие роли запомнились?

— Я помню роли, над которыми приходилось много работать. Я очень люблю Кровавого Барона, Филиппа Стенгера, из The Witcher 3: Wild Hunt, потому что мы очень долго работали над персонажем. Герой стал мне близок и оставил во мне большой след. Также я помню всё, что мы делали для Warcraft — это был долгий процесс. С Гаррошем Адским Криком мы жили многие годы, особенно если сравнивать с моей работой по озвучке Дуротана из экранизации игры: роль для кино писалась куда быстрее.

— В нулевые Вы были редактором передачи о кино «Синемания», как я знаю.

— И режиссёром.

— Да! Интересно, какие у Вас отношения с кинематографом — есть ли любимые режиссёры, течения, жанры? Кино, которое вы готовы пересматривать?

— Да, конечно, но это никак не связано с работой. «От Винта», «Синемания» — я делал много программ, был корреспондентом, режиссёром, редактором. Например, работал сценаристом программы «Звёзды говорят» — это передача с астрологическими прогнозами из начала 90-х. И мне, бывало, приходилось самому писать астрологические прогнозы, потому что автор могла отправить тексты не вовремя, а мне их нужно уже было в студию отправлять.

Да и я плохого никогда не советовал, честно говоря: «Водолеи пусть будут особо внимательны за рулём, а Львам следует быть вежливым с окружающими». В общем, как «Звёзды говорят» никак не роднили меня с астрологическими прогнозами, так и «Синемания» не повлияла на любовь к кино. Я смотрю и люблю кино прежде всего как зритель.

Я смотрю всё, что снимают братья Коэны. Например, «Баллада о Бастере Скраггсе» — невероятный шедевр. Люблю Скорсезе периода его творческой молодости и подъёма, сейчас уже чувствуется, что ему сложно снимать кино. Люблю первую половину фильмографии Тарантино, до «Бесславных ублюдков» — этот фильм и всё, что выходило после, смотрел с разочарованием. Фильмы Вуди Аллена очень нравятся. Я часто пересматриваю старые фильмы. Дело в том, что только спустя десятилетия выясняется, что искусство, а что нет.

— Что в таком случае искусство? И какое кино — искусство?

— То, что переживает десятилетия, что люди пересматривают для души — это искусство и есть. Феномен «Моны Лизы» вызван не красотой Лизы дель Джокондо, — после появления фотографии и видео мы можем увидеть множество красивых лиц. Просто люди сотни лет хотят посмотреть на Мону Лизу. Ездят в Лувр или смотрят репродукции, бесконечно вглядываясь в её глаза. То же самое касается кино. Я с большим удовольствием пересматриваю старые фильмы, например, «Крёстного отца», хотя это начало 70-х. Или — сколько снято футуристических фильмов, а оказалось, что именно «Назад в будущее» — то кино, которое будут бесконечно пересматривать и любить. Только так и выяснилось, что это объект и субъект высокого искусства.

У меня даже нет специфической и любимой эры кино, не могу сказать, что я пересматриваю только фильмы с Бастером Китоном — нет, я смотрю всё. Ну сколько по-настоящему хороших фильмов выходит в год? Одна-две картины, которые потрясают воображение. Но кино-то мы смотрим постоянно, больше двух раз в год. Поэтому часто пересматриваем любимое. В общем, мы обречены пересматривать хорошее кино. Обречены!

— «Кибердеревня» сперва стала популярна на YouTube, расскажите, как Вы познакомились с автором проекта Сергеем Васильевым, и с чего началась Ваша совместная работа?

— Лет десять назад мы делали короткометражный комедийный фильм для детей «Деструкторы», он сейчас есть на Youtube в открытом доступе. Это был диплом для ВГИКа, а его режиссёром выступил Игорь Короткий. Он снял отличный диплом — получасовую, добрую комедию. У Игоря, к сожалению, не получилось работать в кино — он уехал в родную Архангельскую область, где теперь занимается своими делами, с кино не связанными. В «Деструкторах» я играл главную роль — байкера. А Сергей Васильев был тогда студентом и рисовал для фильма графику. За ВГИКовские работы со студентов денег брать не принято. Но я принципиально не работаю бесплатно, поэтому запросил у режиссёра ставку в один рубль. В прямом смысле рубль, 100 копеек. Было много съёмочных смен, мы работали под дождём, в холоде, жили в каком-то доме, который отапливался дизелем и им же насквозь провонял. В общем, из-за тяжёлых условий я удваивал ставку дважды. Договорился сперва на два рубля, сказав, что работа — невыносима, а затем с теми же словами запросил четыре!

Когда фильм вышел, стало понятно, что графика там нарисована бесконечно талантливо, и автор её бесконечно талантлив. Мы познакомились с Сергеем заочно, иногда перезванивались, переписывались. Ну и спустя несколько лет Сергей Васильев прислал мне сценарий ролика Кибердеревни, рассказал о своей идее и предложил сняться в главной роли. Мне очень понравилась концепция — это была настолько свежая и смешная история, что я с радостью сказал «конечно». Это был не коммерческий проект, это было для удовольствия, нам никто не платил. Я сам сел за руль, отвёз себя за триста километров в Рязанскую область, сам себе снял гостиницу, сам в ней жил, а потом сам отвёз себя назад. Вся съёмочная группа помещалась в трёх машинах, нас было человек десять, включая оператора, гримёра, режиссёра. Мы и костюм Николая собрали самостоятельно: я принёс штаны и тельняшку, а Васильев принёс сапоги и ватник… Мы делали «Кибердеревню» не с расчётом на популярность, даже не думали, что это когда-нибудь выльется в сериал. Просто это была клёвая штука. Я считаю, на такие проекты нужно сразу соглашаться и делать их не раздумывая.

• Рецензия на сериал «Кибердеревня»: привет, потомки, как вы там?

— А что чувствуете теперь, когда идея превратилась в полноценный сериал?

— Я очень рад, что это выросло в большую историю. Скоро станет понятно, насколько интересно это теперь смотреть. Одно дело — делать ролики по шесть-семь минут, другое — придумать повествование на десять получасовых серий. На одной графике и wow-эффекте — мол, ух ты! у Уазика не кривые колёса, а варп-движки — уже не выплывешь. Этим можно удивить только один раз. Сейчас зрители будут решать, насколько всё, что мы придумали, смотрится как полноценная история. Да, сеттинг уже определён, мы знаем, где разворачиваются события, что это за вселенная, что это за Николай, что это за Марс. Знаем, как живёт галактика в 2100-м году. Но, я надеюсь, что зрители будут смотреть наш сериал именно ради истории и будут задаваться вопросами: а что будет дальше, что будет с героями? Я рад, что «Кибердеревня» выросла в большой проект, я очень благодарен всем, кто этому поспособствовал. И продюсерам, Валерию Федоровичу и Евгению Никишову, которые в нас поверили. Благодарен команде. Удивительным образом вся наша съёмочная группа превратилась в семью: артисты, постановщики, операторы, костюмы, грим, световики и все цеха — прям воины света! Эти люди очень горят своим делом, нашим общим проектом. Он нам действительно очень дорог, и мы все работали с полной самоотдачей.

— Особенность «Кибердеревни» в том, что сеттинг позволяет с отстранённой точки из будущего взглянуть на современность и российскую повседневность, увидеть в ней изъяны, искажения, понять, к чему мы движемся. Погружение в роль Николая помогло лично Вам что-то новое приоткрыть о реалиях нашей страны, столкнуться с тем, что раньше не попадалось на глаза?

— Меня больше всего задела знаете какая штука… Мы много снимали в самых разных регионах. В Москве, допустим, работали в основном в павильонах, всё остальное — на живых локациях. Мы были на Камчатке, в Астраханской области, в Ярославской, от востока и севера до запада и юга, много где. У нас стилистика сеттинга — пост-панк, разрушенное постиндустриальное общество. И больше всего меня расстроило то, что для создания разрушенного мира тебе не нужно строить декорации. Ты приезжаешь в любую провинцию, и видишь именно остатки цивилизации: заброшенные профилактории, неработающие заводы, полуразрушенные бараки. Или видишь стоящий на приколе вертолёт, который никогда больше не взлетит: таких экземпляров осталось всего два, а люди, которые его могли поднять в воздух, уже умерли.

У меня сложилось чёткое впечатление, что на территории России я вижу обломки цивилизации, которой больше нет. Больнее всего, что к этой цивилизации принадлежали мои родители, их уже нет в живых. А когда-то оба были инженерами, оба заканчивали Московский энергетический институт, радиотехнический факультет. Мама работала в ОКБ МЭИ (Особое конструкторское бюро — прим.ред.), ездила на Байконур, знала Сергея Королёва, вместе с академиком Котельниковым запускала ракеты в космос. А отец, лауреат Государственной премии, занимался ПВО. Я хорошо помню поколение родителей и их друзей — докторов, кандидатов наук, профессоров — то поколение, которое своими руками строило ту цивилизацию. В постсоветское время, последние 20-30 лет начало строиться что-то новое, но масштабы строящегося-нового и разрушенного-старого несоизмеримы. Это, наверное, и задело меня больше всего.

— А влияет ли разруха вокруг на состояние Вашего героя?

— Лично на меня повлияло, а на героя — нет. Ну, есть вот такой мужичок, который не унывает, а берётся и что-то делает. Я уверен, что человек не сильно меняется из века в век. И в 2100 году, и 1900-м, найдётся тот, кто от любой неприятности уйдёт в запой. А есть тот, кто почешет в затылке, вздохнёт, и примется за работу.

— А смогут ли зрители другого поколения увидеть в этих сценах разрушенной цивилизации разрушающееся настоящее?

— Если я правильно понял ваш вопрос, то да, они всё это увидят. Занесённое песком село, когда-то цветущее, одинаково занесено песком для вас и для меня. Для меня потрясение будет больше, потому что я помню себя октябрёнком и пионером, помню это село, когда оно было другим. Помню, как там ходили коровы, козы, как работал совхоз, как жили люди.

А душу человека, родившегося 20 лет назад, это может не тронуть: просто у него нет таких воспоминаний. И это не вопрос ностальгии, это вопрос истории: было — стало. Поэтому переживаний у молодых зрителей, думаю, будет меньше, но видим мы с вами всё-таки одно и то же. Воспринимаем иначе, да. Разрушенный завод нами воспринимается по-разному. Вот его развалины, растут какие-то лопухи. Для молодого человека они всегда там росли. А я помню, как там на месте лопухов была столовая и туда шли на обед тысячи людей.

— Ваш герой тоже создаёт новое, созидает, а не разрушает. Этим Николай не производит впечатление маленького человека, столкнувшегося с большой корпорацией. А как, на Ваш взгляд, один человек может противостоять глобальным кризисам?

— Любой человек может противостоять чему угодно внутри себя. Соглашаться или не соглашаться с внешним миром. Человек — это личность. Если эта личность слабая и идёт в саморазрушение при первой проблеме — ну, значит, она такая. А если личность не сдаётся, утирает сопли, берёт лопату и начинает копать, где раньше было не копано — она другая. И для неё неважно, каков мир снаружи. Есть стержень — копаешь. Нет стержня — бухаешь. Мы можем противостоять чему угодно внутренне. Показывать несогласие с внешним миром или утаивать его. Но главное — надо дело делать. Что-то создавать.

Вот Николай занят одним — он всегда что-то создаёт. Раньше — создавал роботов, затем создал корпорацию, о чём вы узнаете уже в первой серии. Потом был вынужден уехать и завёл себе ферму и создал, чёрт возьми, процветающее предприятие. Мы понимаем, что посади этого героя в тюрьму — так он и в колонии найдёт себе дело. Просто личность такая. И я таких людей знаю, и вы. Я встречал многих, кто после каких-то страшных ударов судьбы, инфарктов, разводов, смертей близких, разорений, брал себя в руки и работал дальше. Мне это очень нравится по-человечески, и я нахожу такие черты и в своём герое.

— Исходя из Вашего жизненного опыта, скажите, как сохранять спокойствие в беспокойное время, Вы точно должны знать секрет!

— Сначала я хочу всех успокоить: то, что нам плохо — это нормально. До нас несколько поколений не сталкивались с тем, с чем столкнулись мы с вами. Ни у кого просто нет эмоционального опыта — как переживать происходящее. У меня из предков подобное застал только дед. Он 1900 года рождения, и вот на его веку сначала случилась пандемия испанки, а потом — Первая мировая, Гражданская война и всё остальное. Дед давно умер, его, к сожалению, не спросишь — «как жить-то, когда такое?»

Представьте, крестьянин XVI века и XIV века — это два практически одинаковых человека по количеству знаний и умений, если допустить, что у них одинаковые условия жизни — одна деревня, одно происхождение. Эти люди, плюс-минус, знали и умели одно и то же, хотя их разделяло двести лет. Количество информации, которые им поступало за всю жизнь, я думаю, укладывается в один наш день, если учесть весь поток новостей, которые мы ежедневно читаем в телеграм-каналах. Почему это должно нас успокоить? Потому что всё нормально: мы можем не уметь справляться с нынешним дурдомом психологически. Информационный поток стал гигантским, он вырос в сотни раз за последнюю сотню лет. Да ещё состоит этот поток в последние годы из скверных новостей. Поэтому, если вам плохо — не волнуйтесь. Мне тоже плохо. Всем плохо.

— Но что с этим осознанием всё же делать?

— Наверное, каждый выбирает для себя наиболее подходящий вариант. Кто-то сидит на антидепрессантах, и они многим помогают удержаться на краю обрыва, не упасть. Кто-то руками цепляется за эти края, без химии. Я цепляюсь работой. Честно говоря, очень рад, что работаю с утра до вечера, и практически без выходных. Я люблю работать, мне очень нравится то, что я делаю, и это меня спасает. Мне тупо некогда психовать — я не успеваю. Для того, чтобы тебя как следует накрыло, нужно время, ты должен успеть всё осмыслить. А откуда взять свободное время, если через час тебе нужно делать одну работу, а через три часа — другую? У белки в колесе, кажется, не бывает депрессий. Потому что у неё нет времени рефлексировать. Возможно, не лучший вариант, но меня спасает работа.

Эта внутренняя эмиграция может быть не только в работу, наверное. В семью. В друзей. В творчество. В хобби. Всякий человек ищет свой уголок, где можно внутренне скрыться и успокоиться. Мне ещё помогает хоккей, при нормальном ритме жизни обычно бывает две тренировки и одна игра в неделю. Значит, три вечера заняты так, что не остаётся сил двигаться, не то что переживать о чём-то. Мы даже в пандемию умудрялись играть в хоккей. Но он был, натурально, подпольным. Предосторожностей было как у наркодилеров: представьте, нужно же было втихую найти каток и незаметно нелегально сыграть.

Мне кажется, что из всех торчащих корней наиболее позитивна работа. Потому что человек по природе своей не может не создавать. Что бы вы ни создавали — кино, ложечки из дерева или грядку в земле — всё отлично.