Послесловие и пара стихотворений

Как я уже написал вчера, этот пост писался очень тяжело, прежде всего, потому, что я никак не мог понять, что из того, чем я хочу поделиться, будет вам интересно.

Когда-то я думал, что юбилейный материал будет хорошим поводом поделиться частями себя, которые для меня куда важнее, чем кинокритика: стихи, проза, фото.

Ведь как бы мне ни было интересно (а мне интересно) беседовать с вами о кино и делиться своими чувствами, кинокритика никогда не станет для меня на ту же ступень.

Я не хочу умирать кинокритиком, даже прославленным как Роджер Иберт. Потому что критика всегда вторична, она объясняет, раскрывает чужой продукт, чужое творчество. Она необходима как грузовики, довозящие хлеб до отдаленных районов, но не самодостаточна и воплотиться в ней тоже полностью невозможно, потому что ты всегда танцуешь на чужой сцене, ты всегда прислуживаешь чужому высказыванию, поддакивая или перекрикивая.

В результате, я так и не осмелился вставить свои тексты в пост, потому что не смог довериться. И боялся я не комментов плана «стихи– говно», а тишины, осознания, что эту часть себя я до вас не донесу. Что наше общение жестко обсуждениями чужих продуктов массовой культуры.

Но ваш ответ на пост поразил меня – я ждал, что часто читал под статьями, негатива и упреков в самопиаре, а получил огромное количество теплых слов и искреннего интереса к тому, что я делаю.

Мне стало стыдно за это недоверие.

Я все еще мало верю, что человеку, зашедшему на развлекательный портал, так легко будет перестроиться и воспринять художественный текст, особенно стихи, которые – как я убедился на своем опыте – нас вообще никто не учил правильно воспринимать, это сложно вообще-то. Но, так или иначе, я жалею о своем недоверии и хочу исправить это.

Еще раз спасибо за ваши отзывы, для меня они очень важны.

Вот несколько избранных вещей, которые могут дать вам представление о том, откуда растут ноги у некоторых вещей в моих статьях, у безумных метафор в том числе.

Дроби

Судя по мягкости звуков, дробящихся на языке

По легкости, с которой отпускаешь уходящее налегке

(а оно уходит, сколько его ни удерживай, ни зови)

создается впечатление, что речь идет о большой любви

И это, уходящее налегке, уносит с собой в суме

И мягкость и звуки и дроби на языке. И немоту

Ты, прижимающий как медведя, свои «два в уме»

Остаешься без слов и молчания. И во рту

Только сухость и влага, поцелуй и смерть

Бьются как мотыли о разделившую их черту.

Эти долгие, как дорога, их правильные стихи

Люди смотрят на жизнь сквозь струи самбук/мохит

И она им кажется облаком, проплывающим за окном

Грубым рисунком, шуткой, неразличимым дном

Я ращу волосы единственной той длины

Проживаю по адресу, говорю «нет здесь твоей вины»

говорю не о том, как о том (и верится, что о том)

Смеюсь чем-то жемчужным, спрятанным за ребром

Учу языку, общению мягким ртом

И - слышать сову, зовущую с той стороны.

Эй-эй, [абстрактные существительные женского рода на –ть и –та]

– за бортом!

(А ведь жизнь казалась совсем простой и когда-то была проста)

Ни в чем нет ничьей вины

Люди созданы, серьги розданы

Усилия зачтены

Мы тоже, как крепкий антоновский бог,

любим тебя любым

скомканным

электронным

выцветшим

золотым

Мы все, разделенные и единые, как облако, как панно

Уникальные как снежинки (а вообще-то, таких полно)

Снится – плывем себе за окном,

А проснемся в луже своей слюны

– на дне. Приплыли опять на дно.

Мы все, разделенные знаком равно,

Равны.

Мы все, разделенные мягкостью, звуками и дробями

Живем так преступно нехотя, постепенно, по-ка-пель-но

Одинокие и старые как страна,

(точнее, как единственная зримая нами

Часть, плоскость, разрез страны,

В который, -ую, -ые мы выронены, произнесены)

Весь мир собран из разделительных полос

Сингулярность, разбитая дробью на пространство, на время, нас.

Я вернулся из крайностей, выложив из карманов

Свои затертые сны

свой изношенный голос

И мертвый (дети, не надо долго смотреть на солнце) счастливый глаз

Все, что мы выучили или выучим

нам уже негде/незачем применять

Некому передать, некого научить

Да и нам самим все это будет…

(я о: телом твоим напоследок застеленная кровать

Как воронье каркающие и вьюжащие врачи

Такое дело, стакан воды, последнее кхе-кхе-кхе,

мои дорогие живые люди

пот на руке – как последняя капля жизни стиснутый в кулаке –

как роса проступает на лепестке,

и дроби, сытые дроби, пляшут на оттоптанном языке

ты весь – песок, люди - следы на твоем песке,

и этот песок утекает)

Так вот,

нам это будет уже не дороже

Зазря остывающих пирогов

И мороженного

Которое быстро тает

А ты не лижешь, ибо как-то не до того

(Если помнишь еще, я о: […])

Судя по тяжести, с которой отпускаешь уходящее навсегда

По тому, как стремительно окружает нас окружающая среда

По тому, как упирается в грудь обоим наш знак «равно»

Речь и впрямь идет о большой любви.

Такой большой, что можно снимать кино.

Письмо из больницы

Здравствуй мама, твои апельсины –

Восхитительные милые чудаки.

Им нравится музыка и невыносимы

Мои остренькие ноготки.

Мы бы познакомились и получше

Но их забрали, никуда-то всех унесли

Наверное, на картину, в которой груши

(на стенке у Доктора), и 9 зеленых слив.

Чтоб они могли музыку слушать,

чтоб они там росли.

Ах, мама, знаешь, как хороши осины

Самые добрые топорщатся бобылем.

Они проросли в асфальте, густом как тина,

По которому, мама, мы все плывем.

Ночь вдыхает нас, как грудная клетка

День выдыхает, как черствый дым

Завтра нас опять подключат к розетке

Сочувствовать будут, что мы больны.

Но мама, ничем мы, конечно же, не больны

У меня нет ни жара, ни боли в горле.

Скажи Доктору, пусть объявит всем остальным

Пусть нам развяжут руки и выпустят всех на волю.

***

Здравствуй, мама,

А…

я это уже писала

Какая стала нерасторопная растеряха

И память стала будто бы из металла

Вся дребезжит, а не цветет

и запах…

Как от прелого, стылого одеяла.

Мурашки на мне поселились, гадины

Стали жирными, как матерые кабаны

Топчут мои расселины, мои впадины

Я им теперь вроде мамы, мама, вроде страны.

Нам тут включают музыку, а иногда – печку

Но не греет уже ни души ни тела.

Мам, привези мне, пожалуйста, кетчуп,

Пока я еще помню, что с ним делать.

Я не помню, какого вкуса твои глаза

Из какой соломы волосья, заплетаешь ли ты косу

Завтра будет завтра, выпадет вниз роса

Мы выйдем во двор и выпадем на росу.

Я помню, когда-то была гроза

Я вильнула на встречную полосу…

**

Мам, пожалуйста, привези

Еще апельсинов, носков, конфет

Наволочку с мишками, нафтизин

Его почему-то у этих нет.

Привези полупринца, полуконя,

И мои полцарства, осечку-жизнь

Недостающих мне шестеренок, роликов и пружин

Привези им все, забери – меня.

Вот дураки же – боятся смерти

Той, которая без обманки стаскивает целиком

Тебя, как чулки: левый с неба, а правый – с тверди

И под кровать, не глядя, зашвыривает комком.

Только, мама, это они не хлебали лиха

Они не жрали смерть по полтаблетки в раз

Что случается не внезапно, как взрыв шутихи,

А полощет, пока не выродишься в лакуну, в газ.

Не станешь одним из нас.

И час, каждый час, не станет навечно тихим.

И вот тогда, мама, они, а точнее – ты

Увидела бы клубы жизней и вероятностей

Всех якобы да кабы

Простирающихся где угодно,

Кроме бесплодной немой утробы

Твоей вдребезги поскользнувшейся несудьбы.

И вот когда сердобольная медсестра

Сделала бы укол вместо зада тебе в матрац

(клоповий китай, диван-караван-сарай)

Ты б на вечер вернулась в себя, как на выжженный плац

И веки защелкали бы как зубы или фотокамера

«Клац-клац-клац».

А глаза бы видели – сколько ни закрывай.

Эти твои – внезапно – самые большие в мире глаза,

Грозящие лопнуть или вывалиться из паза.

(Потому что это не пережить, сколько ни переживай).

И пока во мне хоть на вечер

все по-старому высится, чует, бесится

Я хочу поздравить тебя, человече –

у тебя таки вышел выкидыш на триста пятом месяце.

Целую крепко, лелею мысль о скорой встрече.

Твоя жучка-внучка, твоя невытащенная репка.

***

Здравствуй, мама, ты заметила, что небо все нарастает

Ты черпай его горстями, раздавай, раздавай скорее

А то растает.

(я вчера так интересно мыслила и старела)

Доктор сказал, что я теплая, как теплая батарея

И я была счастлива мама, что я хоть кого-то грею

Он сказал: «(что-то) чаще, (чего-то) крепче»

Мама, я лелею мысль о скорой встрече.

Может, хоть ты объяснишь мне, чем я болею.