«Зона интересов»: Стерильный фильм про жизнь коменданта концентрационного лагеря

Британский клипмейкер Джонатан Глейзер в начале 2000-х ворвался в кино, но не спешил разбрасываться своим талантом, сняв всего лишь три потрясающих фильма, которые невозможно вписать в определённый жанр или традицию, — «Сексуальная тварь», «Рождение», «Побудь в моей шкуре». В 2023 году вышла его четвёртая лента: «Зона интересов» — формалистская и ужасающая драма о коменданте концентрационного лагеря, снятая по мотивам романа Мартина Эмиса.

Лента получила Гран-при и приз ФИПРЕССИ в Каннах, две награды BAFTA, три номинации на «Золотой глобус» и четыре — на «Оскар». Карина Назарова рассказывает, в чём секрет и ужас этого мрачного кино.

40-е годы, Польша. Рудольф Хёсс (Кристиан Фридель) — комендант концентрационного лагеря Аушвиц — проводит лето с женой Хедвиг (Сандра Хюллер), детьми и прислугой в своём особняке, окружённом цветущим садом и высоким бетонным забором, отделяющим участок от лагеря. Рудольфа ждёт повышение и перевод, возможно, семье придётся покинуть их райское гнёздышко. Жена ворчит, просит остаться, ведь их поместье — сосредоточение всего, о чём они даже не мечтали. Впрочем, Рудольф не привык думать головой — ему проще подчиняться приказам.

Мы следуем за семьёй Хёсс по пятам. Вместе выключаем свет во всех комнатах, запираем двери перед сном, топая высокими сапогами по полу. Слушаем запах красивых цветов, почти затыкаем плачь младенца подушкой. Подходим к окну. Посмотреть, как ночью небо заполняется красным светом жаровен Аушвица. В выходные — речка. В будни — совещания Рудольфа с инженерами Холокоста. В ожидании холодного шнапса, мужчины буднично обсуждают новые технологии, с появлением которых будущие лагеря смогут эффективнее распоряжаться с «грузом».

Режиссёр с заботой о зрителе не позволяет найти в этом пространстве удобное место. Он не использует крупные планы. Не считает нужным разглядывать бесчеловечные лица. Идентифицироваться. Полсотни цифровых камер словно трупы — неподвижно стерегут углы дома и грядки сада, пока актёры играют сами по себе, удачно подбирая верные монотонные интонации.

Из этого кино могло бы получиться реалити, вот только Глейзер и польский оператор Лукаш Жаль избирают скуку, бездействие в качестве движения, а актёры не переходят на высокие тона — драматичных всплесков или эмоций здесь не будет. Всё замирает в липкой и неприятной статике, демонстрируя холод и монструозную рациональность режима. Лишь изредка камера встаёт на рельсы и ровным шагом движется по направлению действующих лиц; а Сандра Хюллер вспоминает, что Хедвиг — вообще-то человек, и заставляет свою героиню хотя бы чуть-чуть посмеяться, поругаться с мужем и служанками.

Над повествованием возвышается концепт «банальности зла», объясняющий невозможный для принятия факт того, что преступления и геноцид вершили простые люди — так называемые «винтики системы», беспрекословно выполняющие приказы, бюрократы, доверяющие жизни сотен тысяч людей бумажкам и кровавым печатным машинам.

Семья Хёсс демонстративно невыразительна и гадка. Её члены глупы и невежественны. Моральное ничтожество Глейзер показывает в каких-то до невозможности убогих действиях: Хедвиг надевают шубу, отнятую у еврейской женщины, красит губы найденной в чужом кармане помадой; польские служанки выбирают вываленные из мешка шёлковые платья — тоже чужие; дети играются с вырванными человеческими зубами, тщательно моются после купания в реке, куда с Аушвица сливается прах. Начинает казаться, что сам фокус на семье не имеет смысла, ведь они совершенно безынтересны, но именно эти люди — убийцы, смакующие свои преступления.

Они живут в райских для себя условиях, в комфортной рутине и бессовестно спокойной повседневности. Пьют вкусные вина, едят раритетный терпкий шоколад, носят дорогие ткани и даже не прикладывают никаких усилий, чтобы не замечать ад за забором, — он им попросту безразличен, игнорируется сам по себе. Аушвиц здесь выступает фоном, заменяющим горизонт. Грузная стена. Кирпичные блоки с хлипкими окнами. Высокие трубы, из которых постоянно идёт дым. Семейству Хёсс всё равно, пока их райский сад засвечен белёсым солнцем тёплого польского лета, наливающим бутоны цветом, а помидоры соком; пока шея ещё способна отвернуться от окна, а болтовня — заглушить яростные крики по-соседству. Саунд-инженер Мика Ливай умело передаёт ужасающее безразличие и мрак страшного времени сочетанием беззвучия дома коменданта, прерываемым лишь стуком собачьих лап, с еле слышными криками, выстрелами и воплем боли. Этот звук здесь непрерывен, и если зрителю невыносимо быть свидетелем невидимой агонии, то для Хёсс — это пение птиц.

Добра в этом фильме нет. Для него цивилизация создала отдельный вакуум — сказки. Заботливый отец Рудольф читает своим детям книжки перед сном. Пока злодей дома, открывается окно возможностей для подвига — в это время польская девочка прячет яблоки для узников концлагеря на местах их каторжного труда. Её подвиг в финале будет соединён с кадрами современного Ашувица — уже музея — и со сценой кровавой рвоты Рудольфа Хёссе, покидающего свой кабинет.

Главная проблема «Зоны интересов» превращается в его достоинство — фильм целиком опирается на форму, смазывая свое содержание. Режиссёр высекает бесчеловечное и холодное пространство, где люди — не люди, а человекоподобные существа, чужие, пугающие своей пассивностью, податливостью, способностью к адаптации. Наперекор большинству картин про Холокост, где события раскрываются с личной перспективы, предаются осмыслению, Глейзер лишает своё кино точки зрения. Он мало говорит, но много думает, оставляя мысли кричать за кадром — вне поля зрения.