Весеннее «Солнце моё» — рецензия на ностальгический фильм Шарлотты Уэллс и студии A24
Сейчас в российском прокате можно встретить фильм Шарлотты Уэллс «Солнце моё», который покорил сердца кинокритиков и зрителей по всему миру. Победный дебют на Каннском кинофестивале, три награды премии Нью-Йоркской ассоциации кинокритиков, семь наград премии BIFA (Британское независимое кино), победа в конкурсе BAFTA, номинация на премию «Оскар» за лучшую мужскую роль. Вместе с редакторкой «Канобу» Кариной Назаровой разбираемся, чем Шарлотте Уэллс удалось покорить зрителя и почему всеобщая любовь к этому кино совсем неслучайна.
Тёплое воспоминание о летних каникулах
Турецкий резорт, песня группы R.E.M. «Losing My Religion» в караоке, запахи солнечного крема, морской воды и VHS-камера, бегущая за постоянно ускользающим опытом секундного счастья. В меланхоличном дебюте Шарлотты Уэллс «Солнце моё» рассказана история одних летних каникул, которые Софи (Фрэнки Корио), будучи 11-летней девочкой, провела со своим отцом Колумом (Пол Мескаль).
Периодически возникающий на экране образ повзрослевшей Софи – точка из которой вырастает это тихое повествование. Девушка возвращается в даль детства, реконструируя мелькающие детали лета, записанного на кассетах и на плёнке памяти. Повзрослев, ей наконец удалось понять причины отцовского молчания и грустной улыбки.
В её воспоминаниях отец после развода с матерью переехал из Шотландии в Англию и на одно лето решил осесть в бюджетных турецких отелях. На дворе 90-е, из каждой колонки играет брит-поп, под «Tender» группы Blur почти что катятся слёзы, а сны похожи на рейв-вечеринки.
Вместе с Софи мы переносимся в разные сцены летних каникул, в них отец учит дочь технике самообороны, бережно укладывает спать, приглашает на танец. Теплота этих мгновений превращает фильм в сентиментальный трактат о детстве и в мануал отношений отца и дочери. Правда, любящий и понимающий папа, с которым всегда было легко, порой становится таинственным и печальным взрослым, чей опыт для ребенка 11-ти лет может показаться странным и недоступным— чтобы понять, дитя сперва должно подрасти, пройдя по тем же тропам.
Рефлексия чувств и созерцание эмоций: VHS-камера против режиссёрского взгляда
Нерв «Солнца моего» пульсирует за счёт детской эмпатичной перцепции и переживаний. Софи пытается понять Колума – этому грустному взрослому тяжело удерживать себя в пространстве ребёнка. Он одновременно с дочерью и где-то далеко, там, внутри своего печального мира.
Редкие встречи с отцом для Софи были настоящим упражнением в чуткости. Приходилось учиться ловить как солнечных зайчиков его тонкие перемены в настроении, всматриваться в любящий взгляд и подмечать в них переливы других чувств и эмоций — проблески тревоги или разочарования, которые путались в понимании Софи с холодом и чудаковатой отцовской импульсивностью. Девочка понимает, что отцу нелегко, даже старается поделиться с ним своим детским ребячеством, но невозможность спонтанно вселить в отца улыбку предлагает девочке взамен ещё один жизненный урок: не обижаться на свои неудачи.
Ностальгическое переосмысление опыта детства мотивирует формальные приёмы фильма. История переживается зрителем из двух точек идентификации, организованных посредством техники двух разных видеокамер.
VHS-камера предстаёт как орган рефлексии, она довольно спонтанно останавливается запечатлеть произвольные моменты жизни. Софи использует камеру в качестве проводника её взгляда, девочка всегда настроена на запоминание черт отца, на фокусировку его размытого волнами внутреннего мира. Сквозь направленную на отцовский силуэт камеру девочка задаёт ему важные вопросы: о чём он думал, будучи 11-летним мальчиком, удалось ли ему осуществить свои мечты? Ответ немногословен: «Выключай запись.» Боль должна вытесняться, а не оседать в свидетельствах домашних архивов.
Техника домашней съёмки помогает режиссёрке выстроить драматургию отношений отца и дочери. Взгляд камеры обладает суперсилой, позволяющей свершиться раскрытию истины, которую по привычке принято держать далеко-далеко в безднах своего внутреннего мира. С помощью VHS-камеры Шарлотт Уэллс помогает выразить различие в устройстве сознания ребёнка и взрослого.
В руках Колума домашняя камера обретает иные функции и статус – она теперь сундук с сокровищами. Он пересматривает отрывки вчерашнего дня, недавние разговоры с дочерью, их смешные кривляния, заснятые отражения их лиц в зеркалах.
Он с удовольствием застревает в повторном проживании этих эпизодических ощущений покоя и счастья, перематывая плёнки туда-обратно, выводя изображения на экран телевизора, чтобы записанные образы стали больше, яснее, затмили собой действующую фрустрацию реальности и оградили его от наплывов тревог.
Помимо VHS-камеры пространство фильма организует и другая техника – камера, сквозь линзу которой смотрит отстранённый взгляд режиссёрки. Шарлотт Уэллс настраивается на захват общей картины действия и погружается в области вне поля зрения героев. Пожалуй, это самый главный манёвр Уэллс, позволяющий не просто рефлексировать, а созерцать.
Общая камера безмолвно присутствует вместе с Софи и Колумом у бассейна, нервно записывает вечерние караоке-выступления гостей курорта, даёт цельную картину их милых отношений. Стилистически камера продолжает достраивать интуицию Уэллс: она фиксирует пространственную разъединённость родителя и дитя, доказывая существование непреодолимых различий между ними.
Несмотря на отстранённость, техника остается чувствительной к визуальным качествам эмоциональных состояний героев.
Камера позволяет длиться мучительному молчанию, замирает в точках смысловых пустот и отсутствия слов, перебирая важные для зрительской перцепции фактуры: тени, отражения лиц в блестящих столах и мерцающей воде. Или записывает неловкие сценки, без которых невозможен отпуск с родителями, что делает эту личную историю более универсальной.
«Солнце моё» работает в этом соединении рефлексии и созерцания, которые выражены в стилистическом и драматическом продвижении вглубь внутреннего опыта, к центру памяти и в торможении на его видимых остатках – внешних свидетельствах глубоких переживаний и чувств, разлитых в атмосфере пространства этого кино.
Визуальный дуализм фильма Уэллс дублирует и двойственность повествования. Режиссёрка удачно отстраняется от Софи, с которой начала свою историю и пытается декодировать невыразимую тьму, гложущую её отца. Мы становимся одинаково причастны к опыту Колума и Софи, мы видим их наедине с собой и узнаём то, чем они не могут друг с другом поделиться.
Софи предстаёт перед зрителем как взрослеющая девочка, которой всё больше интересны атрибуты взрослости и всё более неловкими кажутся проявления инфантилизма. Её взгляд цепляют сцены поцелуев подростков, а ухо – их разговоры об отношениях. А Колум наедине с собой откровенен в своём несчастье. Ему до слёз не удается вписаться в мир.
Для героя встреча с дочерью – как шрам будущего одиночества, совсем скоро Софи вернётся домой, к матери, а ему одному придётся приводить свою жизнь в порядок.
Фильм, в котором легко найти своё отражение
«Это здорово, что небо у нас общее, если мне грустно, я смотрю на небо, а когда я вижу солнце, то вспоминаю, что мы оба его видим. Даже если мы не вместе – у нас есть нечто общее.» – говорит Софи отцу, глядя на облака.
Уэллс делит небо и со зрителем, стирая границу между своим и чужим опытом. Её кино осмысляет странный опыт отчуждения и забвения детства, знакомый каждому, кто хотя бы раз листал свои детские фотоальбомы или занимался оцифровкой старых видеокассет, но не мог узнать себя на фотографических поверхностях. «Солнце моё» получился сентиментальным, местами неудобным к просмотру, слишком личным. Однако его погружённость в почву чувств и аффектов, его бессобытийность позволяют в представленных чужих ощущениях угадать и вспомнить что-то своё, уже давно вырезанное из памяти. Или обратиться к тому времени, когда детский взгляд на мир ещё только-только учился улавливать в нём трагедии взрослости, но не был с ними знаком по-настоящему.