Предвкушая закат
–Как же давно мы с тобой не виделись… – старик тяжело
вздохнул, провёл ветхими кончиками пальцев по щеке и устремил взгляд в кромешную тьму.– Кажется, я был в забытье целую вечность. И вина лежит на мне одном. За все те годы, что мы были рядом, у меня почти не осталось от тебя секретов. Раз за разом я с головой погружался в твой образ. Мир сотрясался, переворачивался с ног на голову в своей безумной пляске, самозабвенно менялся и менял своих постояльцев, но мои чувства к тебе так и не ослабли. Я никогда и никого не ценил так, как тебя. Но я слишком поздно это осознал… Прости меня, – под натиском навалившейся правды сотрясаемое горем лицо упало на безжизненные ладони. Сквозь грубые руки вырвался глухой плач.
На вытоптанной самим временем дощатой веранде в выцветшем кресле восседал старик, степенно ожидая давно отвергнутую пассию. Несмотря на родство восхода солнца и его захода, он любил именно рассвет, за его связь с началом. Закат же вызывал в нём лишь непреодолимую грусть, отзываясь в сердце забытыми утратами.
Вокруг властвовала утренняя тишина, даже размеренный скрип хлипких половиц, тяжело дышавших по вине взгромоздившегося на их грудь деревянного зверя, мирно переминающегося с ноги на ногу, не мог этого изменить. Подобная тишина испокон веков вершила человеческие судьбы, именно в её присутствии принимались самые важные решения, пёстрой вереницей разливавшиеся по бесконечно растущей вселенной.
За обёрнутой в выцветший плед спиной возвышался покосившейся одноэтажный домик. Он безумно гордился своей родословной – его кровные родственники ещё к середине 19 века усеяли большую часть засушливого запада Соединённых Штатов. Искавшие лучшей жизни отщепенцы редко соприкасались с архитектурными изысками, а заполонившая их умы практичность прекрасно сочеталась с рождённой ими строительной экспансией. Присущее каждой живой твари отчаянное желание выжить едва ли позволит кому-то упрекнуть этих отчаянных революционеров в отсутствии вкуса.
Во всяком случае, упивающийся своим горем старик никогда на это не отваживался. Иногда он даже любил свою простую жизнь. Рутина и состаривший его раньше времени невыносимый труд всегда были рядом. С годами дни сплелись в огромную нить, пропитанную терпким мужским потом и алой кровью. Каждое утро предвещало собой неравную борьбу человеческого духа и сил, отмеренных природой нашему сомнительному виду. До сегодняшнего дня некогда крепкий мужчина, вытиравший глаза о бережно выглаженный платок, умудрялся выходить победителем из этой кровожадной битвы, вытоптавшей гораздо больше жизней, чем все войны вместе взятые.
–Я давно позабыл те дни, когда был по-настоящему счастлив. Они оборвались ещё в юности, но не по моей воле. Плясавшие вокруг порядки настойчиво подталкивали меня в никуда. А я был достаточно глуп, чтобы поддаться их порыву. Я ступил не на тот путь, но всё-таки он привёл меня к тебе. Я снова чувствую, как бьётся моё слепое сердце, как скользит прохладный воздух по лёгким. И всё благодаря тебе.
Перед стеклянными глазами деревянного исполина, сокрывшего во тьме свои внутренности, мирно шелестела пшеница. Ветер с нескрываемой нежностью перебирал её локоны, шепча неразборчивые, но невообразимо тёплые слова. Их любовные порывы не вызывали неловких чувств у наблюдателей. Рвущаяся наружу ласка завораживала, разливая по телу сладостное умиротворение и покой. Это была феерия бархатной нежности, недоступная простым смертным.
В нескольких шагах от крыльца в кроне крохотной яблони примостились несколько болтливых птенцов. Поначалу они не раскрывали своего присутствия, шёпотом оговаривая план намечающегося выступления. Но вскоре тишина разлетелась на тысячи звонких всполохов. Свора пернатых проказников робко подала голос, и, не получив отпора, в одно мгновение превратила свою задорную песню в громогласное преклонение перед пробуждающейся жизнью. Вне всяких сомнений, они были счастливы. Их маленькие торопливые сердечки не пытались утаить ничего. Старик это чувствовал. Этим утром он ничем от них не отличался. Он тоже жил.
В компании задорного марша пёстрых пташек и обрамлённой сединой улыбки под горизонтом зашевелилось солнце. Пышные облака зардели розовеющей синевой, накалив воздух. Приближался сакральный момент рождения безграничного мира. Переворачиваясь с одного бока на другой, солнце раскрашивало пышную перину в самые разные цвета. Тёмно-фиолетовые тона украшали красные всполохи и светло-оранжевые перья. Старик внимательно следил за каждым, едва заметным, движением неба. Длилась эта процессия сущие мгновения – выпрямившись в полный рост, художник с ослепительной улыбкой закончил свою бурную работу. Магия отступила, и голубое небо усеяли взбитые белоснежные облака.
На веранде покачивалось пустое кресло, заботливо окуная в пыль пышущий человеческим теплом плед. Поднимающий густую пыль с обочин старик ещё не знал, как проведёт остаток отведённых ему дней. Но никогда прежде он не ощущал столь крепкой определённости. Он прекрасно знал, в чьей компании хочет начать предстоящее утро. Едва ли кто-то может мечтать о большем.
Солнце лениво играло лучами в поднятой стариком пыли, ветер с ещё большим трепетом взирал на свою золотящуюся покровительницу, а утомившиеся от непродолжительного выступления знаменитости с головой окунулись в сон. Единственным, что не позволяло опуститься сладкой идиллии на этот затерявшийся уголок мира, было затаившееся в глубине души старика прошлое. Совершённые ранее ошибки с варварской кровожадностью вгрызлись в его тело. Его разум кровоточил от яростной правды. Но он знал, что следующим утром из-за горизонта на миг покажется надежда. Надежда на то, что до заката ещё далеко.
