Max Payne. Глава II: Утопающий в отчаянии.

Над аудио - версией работали:

Текст - Данил “rockarhangel” Пьянков

Озвучка, аудиоредактор - Александр “serafim12” Маньков

Озвучка - Полина Малахова

Идея - Игорь “Joyman” Беляев

Что делает человек в одно мгновение потерявший всё, бедолага, все тёплые и приятные воспоминания которого были стёрты, будто бы расплавлены серной кислотой понимания того, что самые близкие ему люди мертвы? Верно. Он мчится в ближайший бар, в наивной надежде залить зияющую дыру отчаяния в своей душе литрами алкоголя.

Вот и я пил в тот вечер, много пил. Только легче мне не становилось не на йоту. Мой запой поднимал настроение только бармену, работающему на процент, который наполнял мне стакан за стаканом с постоянно нарастающим энтузиазмом. Но мне было всё равно, я не смотрел не на него, не на пьянчуг, окружавших меня в тот вечер, в том дешёвом, всеми богами забытом баре. Пребывающие во хмелю посетители шумели, кто то из них завывал пьяную песню, глупо полагая, что окружающим приятно слушать эти тошнотворные стоны. Они раздражали меня, словно мешающий спать одинокий комар, жужжащий в тихом помещении. К счастью, я перестал обращать на них внимание, ушёл в себя. Будто бы отринулся от этого мира. Держа в руке стакан, я словно бы создал вокруг себя свой собственный маленький мирок. Мирок, который с каждой минутой всё больше наполнял алкоголем. Мирок, в котором я хотел утопиться, вместе с мыслями, что сверлили мой рассудок, подобно десяткам червей в мозгу, разлагающегося мертвеца, терзали меня мучительными раздумьями.

Я пробыл там три часа, может пять. Время казалось настолько незначительным, что часы, перебирая стрелками, неустанно тикающие на запястье, стали одной из сотен вещей, которые почему-то перестали меня интересовать. Но всё когда то заканчивается и мой романтический вечер со стаканом не был из этого правила исключением. Достав несколько помятых купюр из кармана брюк, я небрежно бросил их на барную стойку. Шкала настроения бармена подскочила вверх ещё на несколько десятков баксов, моё же настроение маячило, где то на отметке убивающего стресса. Приняв мучительно тяжёлое решение, отодвинуть от себя стакан, который казалось, прирос к моей руке, я поднялся со стула и направился по направлению к мерцающей красным светом, в полумраке помещения, табличке с надписью «EXIT». При этом пошатываясь и маневрируя, словно спортивный болид, мчащийся по оживлённому шоссе, в попытках не столкнуться лбами с кем-нибудь из неадекватных посетителей. Не то что бы я этого боялся, просто новые проблемы - это наименьшее из того, что мне тогда было нужно.

Когда я открыл дверь, разделяющую тёплый, но затянутый табачным дымом и перегаром бар, и морозную, утыканную небоскрёбами, заснеженную улицу, мне в лицо ударил обжигающе холодный воздух, на не укрытые голову и плечи тут же десантировались орды снежных хлопьев. Сделав несколько неуверенных шагов, преодолевая узкий тротуар, я остановился у края дороги и вскинул вверх руку в ожидании любого автомобиля, который откликнулся бы на мой зов. Машины, несмотря на время суток, мчались по дороге непрерывным потоком. Разрывали в клочья темноту ночи, лучами фар, всех цветов и оттенков.

По моим ощущениям прошло минут пятнадцать, прежде чем чёрный шестисотый мерседес вырвался из колонны бегущих неведомо куда автомобилей и водитель, одетый в дорогой костюм, приоткрыл дверцу, приглашая залезть вовнутрь. Перед моим затянутым хмелем взором всё плыло. Чудом угадав, выбирая одну из трёх передних правых дверок, которые маячили в моих пьяных глазах, так подло пытающихся сыграть со мной злую шутку, я всё же забрался в тёплый, пахнущий дорогим ароматизатором салон. Немного поёрзав, привыкая, к обтянутому кожей, роскошному креслу, я захлопнул за собой дверь. Водитель надавил на педаль газа, и, посмотрев на меня с улыбкой, в которой читалось непонятно откуда взявшееся доверие, спросил:

­­–  Ну бедолага, куда подбросить? – и добавил, облапав меня оценивающим взглядом – На своих двоих то ты врятли доковыляешь до дома. Разве что любя обнимая, каждый встречный столб.

Его радушие почему-то начинало меня раздражать, слишком сильный контраст между его жизнерадостным настроем и эмоциями, что сейчас  переполняли меня, из-за которых я провёл этот вечер в баре, упиваясь отравляющей разум, мерзкой жидкостью.  «Вместо того чтобы скалиться, лучше бы смотрел за дорогой» подумал я, вслух же тихо произнёс:  – К следующему кругу ада…

Дома было неуютно пусто. Едва шагнул за порог, отчаяние, наполнявшее меня, отступило, освободив место, резко нахлынувшим тоске и печали. Навеянным воспоминаниями о светлом прошлом, о любящей семье: жене и дочери, которых я потерял, казалось так давно, что счастливая жизнь, таившаяся, где то на самых верхних полках, в самых глубоких закутках моей памяти, перестала казаться чем-то реальным, чем то, что когда то имело место быть. Будто всё это было всего лишь радостным сном и пусть сном самым ярким и правдоподобным из тех, что когда-либо мне снились, с реальностью он не имел ничего общего. В тот роковой день меня словно разбудили, вернули в жестокую действительность, где счастливое прошлое было всего лишь забытым сновиденьем, расплывчатой маленькой точкой, маячившей, где то далеко позади.

Медленно расстегнув молнию, я не аккуратно бросил чёрную кожаную куртку на деревянную вешалку, неподвижно стоявшую у входной двери, подобно королевским гвардейцам, охранявшим Букингемский дворец.

– Может, попытаешься её рассмешить? – сказала Мишель, громко рассмеявшись, когда я вслух произнёс это идиотское сравнение

– Кого? – укутав вопрос в наигранное недоумение, спросил я

– Вешалку же, дурачёк. Сам же сказал, что она похожа на гвардейца у Букингемского дворца – Ответила она, лучезарно улыбнувшись, и с тёплой материнской заботой, ласково провела ладонью по своему животу, в котором уже восьмой месяц созревал плод новой жизни.

Она любила меня, всем сердцем любила, иначе не стала бы смеяться над моими глупыми шутками.

Преодолев коридор прихожей, я остановился, плечом облокотившись на косяк дверного проёма, и окинул подавленным взглядом гостиную, которая пребывала в многозначительном молчании. Всё здесь было как в тот день. Телевизор выключен, диван пустовал, на стене всё так же выведен странный символ, значение которого мне до сих пор неведомо. Порой этот знак выдёргивал меня из грёз о потерянной счастливой жизни, в которые, я с каждым днём, всё чаще проваливался. Сидел на этом самом диване, повесив голову и уткнувшись в воображаемую точку у себя под ногами.

Глубоко вздохнув, словно собирался нырять в пучину морских вод, я двинулся к лестнице, ведущей наверх, при этом шатаясь как камыш на сильном ветру. С огромным трудом, поднимая тяжёлые, отказывающиеся подчиняться пьяному разуму ноги, я всё же поднялся на второй этаж и оказался в спальне.

Окно в комнате было не занавешено. Маленькая дань уважения Мишель, которая любила засыпать в бледной дымке лунного света.

– Макс, не занавешивай окно – ласково попросила она, мило зевая и потягивая руки в разные стороны, и добавила, слегка улыбнувшись – пожалуйста

Послушно повинуясь, я оставил в покое темно-синюю занавеску, украшенную разномастными узорами.

– Почему? – поинтересовался, укладываясь в постель и укутывая ноги тёплым одеялом – Щас ночью, как днём светло. Спать не будет мешать?

Пододвинувшись ко мне ближе, она тёплой щекой прикоснулось к моей груди, рукой обняла за талию и, бросив мечтательный взгляд за пределы оконного стекла, ответила тихим любящим шёпотом:

– Когда я была маленькой, мама говорила мне, что если засыпаешь в свете луны, и, закрывая глаза, видишь звёзды, то к тебе придут только приятные сновиденья. А кошмары растворяться в их сиянии. И знаешь, я до сих пор в это верю. – Она печально вздохнула – Макс, я так по ней скучаю

– Я тоже, она была славной женщиной – промолвил успокаивающим тоном я, поглаживая её мягкие тёмные волосы – уверен, она тоже по нам скучает. И может быть, даже смотрит сейчас на нас, сидя на звёздном небе

– Надеюсь, что так – произнесла она и забылась во сне.

А может, это и не было никакой данью уважения, может быть, мне нужна была наивная надежда на то, что Мишель,  где то там, смотрит на меня, держа в руках нашу трёх месячную дочь Рози. Я поспешно бросился к окну и задёрнул синюю штору, если так, не хочу, чтобы она видела меня в таком состоянии. Лишившись освещения полной луны, комната заполнилась непроглядным мраком. Моя рука нащупала во тьме и дёрнула за выключатель настенного светильника, висящего над кроватью. Тусклый свет прогнал, недолго царствующую в комнате темноту. Моей целью была маленькая тумбочка, стоявшая рядом с постелью, той самой постелью на которой умирала в крови любовь всей моей жизни, постелью, обращавшейся ложем из тысяч раскалённых гвоздей, под покрывалом из толстого слоя тяжёлых воспоминаний и горестных мыслей, на котором я вынужден засыпать каждую ночь, с того самого дня и наверно до конца моей жизни. На тумбочке стоял глиняный горшок с неведомым мне цветком, никогда не разбирался в подобных вещах, внутри же неё находился маленький, но надёжный тяжёлый металлический сейф. В сейфе мы хранили пистолет. Не знаю, было ли это привычкой навеянной моей работой или простой мерой предосторожности, не важно, ведь эта моя маленькая странность не смогла никого защитить. Жизнь не сказка, в жизни зло не боится солнечного света и являет себя миру не только под покровом ночи.

Я сунул руку в мягкий чернозём цветочного горшка, и, нащупав пальцами, достал оттуда крохотный железный ключ. Присев на кровать, открыл тумбочку, и несколько секунд просто смотрел на дверцу небольшого сейфа. Потом собравшись с мыслями, набрал комбинацию из четырёх чисел и вставил ключ в замочную скважину. Прозвучал не громкий щелчок. Дверца сейфа медленно отворилась.  На верхней полке лежал чёрный пистолет, он, когда то давно, ещё до моего знакомства с Сарой, принадлежал мелкому воришке, попавшему за решётку моими стараниями, его оружие перешло ко мне, в качестве трофея. Не совсем законного, надо сказать, трофея.

Недолго думая, я протянул дрожащую руку к пистолету. И держа его в крепко сжатой ладони, рухнул спиной на кровать. Уткнувшись потерянным взглядом в серовато-бледный потолок, пролежал так наверно больше получаса. Россыпь навязчивых тяжёлых мыслей продолжали терзать моё и без того растерзанное сознание. Прошлое тихо шептало обо всём, чего я лишился. Перед глазами плыли картины моментов, когда-либо мной прожитых. Эмоции и чувства, когда-либо мной испытанные, перемешались в одно странное, мерзкое ощущение. Даже запахи чистого постельного белья и свежего воздуха улицы из открытой форточки, казалось, пытались меня уничтожить. Я преподнес холодное дуло к виску. Палец медленно скользнул на курок. Решение всех проблем  было как никогда рядом. Буквально касалось приятной  прохладой кожи моей головы. Нужно было только нажать на спусковой крючок, только принять необычайно простое решение… и всё. Быть может, увижу и Мишель и Дочь и всех тех, кого потерял за годы своей жалкой жизни. Я стоял на развилке дорог, одна дорога вела в неизвестность и в мучительно разъедающее одиночество. Другая, несла избавление от всех кошмаров и ужасов, испытанных мной за последние несколько дней. И пусть выбор был предельно ясным и очевидным, что-то мешало мне надавить на курок, что-то мешало выбрать простейший из путей. Я с силой зажмурил глаза, рука с пистолетом всё сильнее дрожала. Одно усилие и все беспокойства уйдут, один выстрел и моя жизнь тоже станет, лишь частицей, чьих-то воспоминаний, Макс Пейн обратится персонажем из яркого, правдоподобного  сна, расплывчатой точкой, маячившей, где то далеко позади. Потеряв связь с реальностью, сознание провалилось в бездонную пропасть….

Приподняв налитые свинцом веки, и оглянувшись, мне в голову ударило понимание того, что тело моё находилось уже не дома, я сидел на коленях посреди грёбоного ничего. Меня окружала лишь пугающая пустота. Зрачкам, судорожно бегающим в белках глаз, не за что было зацепиться. Не было не стен, не пола, не потолка. Не скрывающей грехи темноты, не очищающего солнечного света. Посмотрев вперёд, вдалеке, я заметил странное облако сероватого оттенка, появившееся  из неоткуда. Оно расширялось и сужалось, дёргалось из угла в угол, двигалось в беспорядочном танце. Мгновение и облако стало принимать расплывчатые очертания, ещё несколько секунд и эти очертания вылились в более чёткие и определённые формы. Руки, ноги, голова и лицо. Облако обратилось человеком. До боли знакомым и близким мне человеком….  Длинные, тёмные волосы, большие зелёные глаза, аккуратные узенькие губки и маленький носик.

- Дочь! – Воскликнуло что-то внутри меня, из уст вырвалось лишь немое молчание. Радость от открывшейся передо мной картины и лицезрения собственного чада смешалось с пониманием того, что с ней, что-то не так. И я никак не мог понять что. Её губы растянулись в радушной улыбке, в глазах же не читалось ничего. И пусть улыбка её казалась удивительно искренней, лицо говорило о странной отрешённости. Она смотрела будто бы сквозь меня, словно меня не было, словно вокруг не было никого… Я махнул ей рукой, в надежде на ответный жест, но Рози стояла неподвижно и непоколебимо. Минута обоюдного молчания и выражение её лица резко изменилось. Улыбка уступила место панической гримасе, в глазах загорелся страх.

– Помоги! – Вдруг закричала она – Бога ради прошу, помоги!

Скинув с себя, ошарашивающее недоумение, я бросился ей на помощь. Хотелось обнять её, успокоить, прижать к груди. Объяснить, что всё хорошо, что опасности нет, что нам ничто не угрожает. Я торопился, двигался так быстро, как только мог. Но расстояние между нами не сокращалось.  Рози беспомощно  упала на колени, по её щекам потекли, перемешанные с косметикой, чёрные струйки слёз. Кожа побелела от страха, зрачки в глазах сузились

– Помоги Макс!  – не унимаясь, молила она о помощи, почему-то пристыдившись назвать меня отцом. Собрав все силы в ногах, я сделал последний отчаянный рывок, и расстояние, стеклянной стеной, стоявшее между нами, отступило. Упав на колени рядом с дочерью, и крепко прижав её к себе, мои губы заботливо прошептали ей на ухо:

– Я здесь, милая. Всё хорошо. Всё будет хорошо…

Но что-то не давало мне покоя. Рози была рядом, она дрожала, мои руки крепко её сжимали, но я не ощущал тепла её тела, не чувствовал аромата её волос. Прошло какое-то мгновение и меня что-то резко обожгло, я отскочил назад, схватившись за ожег. Бросив взгляд на Рози, с ужасом увидел, что моя дочь развеялась по ветру, обратившись горсткой белого пепла….

Утро. Чувство было такое, словно прошлой ночью я всё же решился пустить пулю себе в висок. Но к счастью, а скорее даже к сожалению, меня мучило обычное похмелье, типичная расплата за наивную попытку решить все проблемы упившись дешёвым виски. Реальность вернулась к моему сознанию, там же где и покинула. Я также, распластавшись, лежал на спине, поперёк двуспальной кровати, в руке всё также чувствовалась тяжесть, крепко сжатого пистолета.  С кошмарными усилиями, приняв вертикальное положение, я вернул пистолет на своё законное место, на верхнюю полку сейфа. Простой путь не был выбран. Струсил? Скорее нет, чем да. Решающим стал, тот странный сон. В нём мне привиделась моя дочь Рози, но она была уже взрослой девушкой, а не новорождённым ребёнком. Она постыдилась назвать меня отцом.  И верно, кто сможет назвать папой жалкого самоубийцу, труса. Я никогда не увижу её, такой как во сне, взрослой, красивой женщиной, никогда не побываю на её свадьбе, никогда не подкину вверх её сына или дочь, меня всего этого лишили. А что сделал я? Ровным счётом ничего, поплыл по течению, которое медленно, но верно, несло меня к водопаду отчаяния. Моё счастливое будущее развеяли по ветру, превратили в горстку белого пепла. И если, ёщё вчера, я отказывался что-либо предпринимать, был готов с головой нырнуть в этот самый водопад, то теперь, я хочу выбраться на берег, и сделать то, самое малое, что я могу. Найти и заставить платить по счетам всех тех, кто к моему горю причастен, и плевать, что это звучит как клише из дешёвого боевика.